Я родился в 1895 году
21 сентября в селе Константинове Кузьминской волости, Рязанской губернии и
Рязанского уезда.Отец мой — крестьянин Александр Никитич Есенин, мать —
Татьяна Федоровна.
Детство провел у деда и бабки по матери, в другой части
села, которое называется Матово.
Первые мои воспоминания относятся к тому времени, когда мне
было три-четыре года.
Помню: лес, большая канавистая дорога. Бабушка идет в
Радовецкий монастырь, который от нас верстах в 40. Я, ухватившись за ее палку,
еле волочу от усталости ноги, а бабушка все приговаривает: «Иди, иди, ягодка,
Бог счастье даст».
Часто собирались у нас дома слепцы, странствующие по селам,
пели духовные стихи о прекрасном рае, о Лазаре, о Миколе и о Женихе, светлом
госте из града неведомого.
Нянька, старуха-приживальщица, которая ухаживала за мной,
рассказывала мне сказки, все те сказки, которые слушают и знают все
крестьянские дети.
Дедушка пел мне песни старые, такие тягучие, заунывные. По
субботам и воскресным дням он рассказывал мне Библию и священную историю.
Уличная же моя жизнь была не похожа на домашнюю. Сверстники
мои были ребята озорные. С ними я лазил вместе по чужим огородам. Убегал дня на
2—3 в луга и питался вместе с пастухами рыбой, которую мы ловили в маленьких
озерах, сначала замутив воду, руками, или выводками утят. После, когда я
возвращался, мне частенько влетало.
В семье у нас был припадочный дядя, кроме бабки, деда и моей
няньки. Он меня очень любил, и мы часто ездили с ним на Оку поить лошадей.
Ночью луна при тихой погоде стоит стоймя в воде. Когда лошади пили, мне
казалось, что они вот-вот выпьют луну, и радовался, когда она вместе с кругами
отплывала от их ртов.
Когда мне сравнялось 12 лет, меня отдали учиться из сельской
земской школы в учительскую школу. Родные хотели, чтоб из меня вышел сельский
учитель. Надежды их простирались до института, к счастью моему, в который я не
попал.
Стихи писать начал лет с 9, читать выучили в 5. Влияние на
мое творчество в самом начале имели деревенские частушки. Период учебы не
оставил на мне никаких следов, кроме крепкого знания церковнославянского языка.
Это все, что я вынес.
Остальным занимался сам под руководством некоего Клеменова.
Он знакомил меня с новой литературой и объяснял, почему нужно кое в чем бояться
классиков. Из поэтов мне больше всего нравился Лермонтов и Кольцов. Позднее я
перешел к Пушкину.
1913 г. я поступил вольнослушателем в Университет
Шанявского. Пробыв там 1 ½ года, должен был уехать обратно, по материальным
обстоятельствам, в деревню.
В это время у меня была написана книга стихов «Радуница». Я
послал из них некоторые в петербургские журналы и, не получая ответа, поехал
туда сам. Приехал, отыскал Городецкого. Он встретил меня весьма радушно. Тогда
на его квартире собирались почти все поэты. Обо мне заговорили, и меня начали
печатать чуть ли не нарасхват.
Печатался я: «Русская мысль», «Жизнь для всех», «Ежемесячный
журнал» Миролюбова, «Северные записки» и т. д. Это было весной 1915 г. А осенью
этого же года Клюев мне прислал телеграмму в деревню и просил меня приехать к
нему.
Он отыскал мне издателя М. В. Аверьянова, и через несколько
месяцев вышла моя первая книга «Радуница». Вышла она в ноябре 1915 г. с
пометкой 1916 г.
В первую пору моего пребывания в Петербурге мне часто
приходилось встречаться в Блоком и Ивановым-Разумником, позднее с Андреем Белым.
Первый период революции встретил сочувственно, но больше
стихийно, чем сознательно.
1917 году произошла моя первая женитьба на З. Н. Райх.
1918 году я с ней расстался, и после этого началась моя
скитальческая жизнь, как и всех россиян за период 1918—21. За эти годы я был в
Туркестане, на Кавказе, в Персии, в Крыму, в Бессарабии, в оренбургских степях,
на мурманском побережье, в Архангельске и Соловках.
1921 г. я женился на А. Дункан и уехал в Америку,
предварительно исколесив всю Европу, кроме Испании.
После заграницы я смотрю на страну свою и события
по-другому. Наше едва остывшее кочевье мне не нравится. Мне нравится
цивилизация, но я очень не люблю Америки. Америка — это тот смрад, где
пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества.
Если сегодня держат курс на Америку, то я готов тогда
предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба немного вросла в землю, прясло,
из прясла торчит огромная жердь, вдалеке машет хвостом на ветру тощая
лошаденка. Это не то что небоскребы, которые дали пока что только Рокфеллера и
Маккормика, но зато это то самое, что растило у нас Толстого, Достоевского,
Пушкина, Лермонтова и др.
Прежде всего я люблю выявление органического. Искусство для
меня не затейливость узоров, а самое необходимое слово того языка, которым я
хочу себя выразить. Поэтому основанное в 1919 году течение имажинизм, с одной
стороны, мной, а с другой — Шершеневичем, хоть и повернуло формально русскую
поэзию по другому руслу восприятия, но зато не дало никому еще права
претендовать на талант. Сейчас я отрицаю всякие школы. Считаю, что поэт и не
может держаться определенной какой-нибудь школы. Это его связывает по рукам и
ногам. Только свободный художник может принести свободное слово.
Вот все то короткое, схематичное, что касается моей биографии.
Здесь не все сказано, но, я думаю, мне пока еще рано подводить какие-либо итоги
себе. Жизнь моя и мое творчество еще впереди.
20 июня 1924
|